ПРАВЕДНЫЙ ИОАНН КРОНШТАДСКИЙ
«О, лучшее создание Божие человек!»
На палубе колесного парохода «Св. Николай Чудотворец» молча сидели двое. Один — пожилой человек в старенькой соломенной шляпе — читал Евангелие и делал какие-то записи. Время от времени он откладывал книгу на колени и задумчиво смотрел на проплывающие за бортом берега.
Это был ни кто иной, как известный на всю православную Россию настоятель Андреевского собора в Кронштадте отец Иоанн Сергиев, или как звали его в народе — батюшка Иоанн Кронштадтский. Во время путешествия отец Иоанн мог позволить себе минуты отдыха лишь тогда, когда со всех сторон был окружен водой, и его спутники старались его не беспокоить.
Исключение делалось для петербургского художника Сергея Васильевича Животовского, который сидел от батюшки на почтительном расстоянии и молча чиркал карандашом.
Что и говорить, нынешним летом господину Животовскому, преподавателю рисования в Ксенинском институте благородных девиц, несказанно повезло. Ему выпала честь сопровождать отца Иоанна в ежегодной поездке на Север, в родное село Суру, и писать об этом очерки для газеты «Петербургский листок». Свои путевые заметки Сергей Васильевич сопровождал рисунками и фотографиями, и даже делал из них эффектные коллажи.
Маршрут всероссийского пастыря по северным рекам был расписан по дням и по часам, но все равно каждый год во время путешествия случалось что-нибудь неожиданное. Например, в 1897 году пароход «Св. Николай Чудотворец» сел на мель и пришел в негодность, в другой раз с большими приключениями преодолел опасные для судов бурные Свирские пороги. До последнего бывает не известно, насколько сильно нынешним летом обмелела река Пинега, полная песчаных отмелей или, как называют их местные жители, заструг. А это значит, что часть пути придется проделать на лошадях с незапланированными остановками и дорожными приключениями.
Петербургский художник господин Животовский, разумеется, знал о всенародной славе отца Иоанна Кронштадтского, но все же увиденное во время путешествия его даже несколько оглушило. Путешествие в Суру было сплошным триумфальным шествием отца Иоанна.
Оно началось 25 мая в Петербурге, в день Святой Троицы, когда целое море народа собралось на Английской набережной проводить отца Иоанна. Некоторые чувствительные барышни так рыдали, словно кронштадтский пастырь покидал их не на месяц, а навсегда.
По всем берегам Ново-Мариинского канала пароход встречали жители окрестных сел. Люди стояли большими группами с иконами и хоругвями, нарядные, как на праздник: одни восторженно кричали слова приветствия и бросали в воздух шапки, другие крестились и с мольбой протягивали к отцу Иоанну руки.
Возле шлюзов и вовсе начиналось столпотворение. После того, как впущенная в шлюз вода поднимала пароход наверх, и он оказывался вровень с берегом, народ цеплялся за борта и долго не хотел отпускать.
Всем хотелось получить медный образок или крестик из рук отца Иоанна, пожаловаться на невзгоды, вручить лично в руки батюшке записку с изложенной просьбой.
Отец Иоанн приветствовал народ совсем простыми словами: «Здравствуйте, православные, здравствуйте, дорогие детушки, здравствуйте, матка, здравствуй, бабка!» — всех благословлял, выслушивал. Каким-то образом ему удавалось всех утешить и обласкать.
Когда капитан с большим трудом все-таки отчаливал от шлюза, по берегу за пароходом еще долго бежали бабы, дети, старики…
Должно быть, из-за летних белых ночей водное путешествие по Петербургской, а затем по Олонецкой и по Архангельской губерниям, господину Животовскому казалось одним долгим счастливым днем. Художник без устали записывал свои наблюдения, рисовал, проявлял фотопластины, чтобы в ближайшем городе, где пароход делал остановку, по почте переправить материалы в редакцию.
Глядя на неутомимого, по-юношески бодрого отца Иоанна, никому из его спутников не приходило в голову жаловаться на усталость.
«Все только поражались энергией этого замечательного человека. Встать раньше всех, отслужить утреню и обедню и, не отдыхая, по тяжелой дороге проехать 36 верст в страшный зной — и не устать, при 74 годах от роду, — как хотите, а дело не совсем обыкновенное, — отметил господин Животовский в одном из своих очерков, — За все наше путешествие нам не раз приходилось встречать ровесников отца Иоанна, его сверстников по семинарии. Но какие это все дряхлые старики сравнительно с ним; он кажется молодым человеком, если видеть его товарищей по школе».
Особенно умиляло художника, когда после торжественной встречи в каком-нибудь городе, сопровождающие под руки вели отца Иоанна к пристани:
«Каково должно быть терпение у этого человека! Будучи всегда бодрым, сильным духом настолько, что способен сообщать эту силу очень многим слабым людям, он беспрекословно позволяет вести себя под руки по совершенно ровному месту, как расслабленного старика, только потому, что знает, что отказать кому-нибудь в таком усердии — это значило бы обидеть человека».
Энергия отца Иоанна удвоилась, когда пароход прибыл в Суру. Казалось, батюшка здесь вообще ни минуты не сидел на месте — с утра до ночи куда-то ездил, хлопотал, осматривал постройки, давал распоряжения.
С тех пор, как отец Иоанн стал совершать ежегодные поездки на родину, село Сура, этот бывший медвежий угол Архангельской губернии, превратилось почти в уездный город. На средства отца Иоанна и его почитателей в Суре были выстроены большой каменный храм в честь святого Николая Чудотворца, новая школа, библиотека, на другом конце села раскинулся Иоанно-Богословский женский монастырь. Да и другие города и села по ходу ежегодного водного маршрута отца Иоанна заметно преобразились, словно очнувшись от вековечной дремоты.
От Иоанна Кронштадтского исходила особая энергия пробуждения и обновления — недаром в народе его называли «пасхальным батюшкой».
Пароход «Св. Николай Чудотворец» проплыл мимо отмели, от множества чаек казавшейся белым островком. Чайки дружно взлетели — словно сотни белых платков взмахнули в воздухе, приветствуя отца Иоанна даже в этом безлюдном месте.
Животовский подумал, что ведь, пожалуй, ни один великий художник, музыкант или артист, никто из царей в мире не знал такой всенародной славы и любви, как отец Иоанн Кронштадтский. Не есть ли это вершина человеческого счастья?
Неожиданно отец Иоанн поднялся с места и своей характерной, энергичной походкой подошел к Животовскому, встал рядом.
— Вот когда я отдыхаю вполне, только на пароходе и есть возможность провести время в полном спокойствии. Тяжела мне подчас бывает моя популярность, никуда ведь нельзя показаться, нигде нельзя свободно пройти незамеченным… — сказал он, отвечая художнику на невысказанный вслух вопрос.
В пронзительно-серых глазах отца Ионна было столько затаенной скорби, что Животовский поневоле устыдился пустых мыслей (и что там — тайных мечтаний) о всенародном признании и славе.
Немного помолчав, отец Иоанн стал рассказывать, что настоящее счастье он, пожалуй, испытывал только в детстве, когда мальчиком сотни верст шел из Архангельска домой, в Суру. Могучие сосны представлялись колоннадой огромного храма, небо над головой — куполом, на душе было радостно, и даже немного жутко от близкого присутствия Бога. Идти приходилось босиком, неся в руках сапоги, чтобы не портить дорогую вещь, но он даже не чувствовал под ногами острых камней, и во время молитвы словно парил над землей…
Художник Животовский вспомнил, как во время посещения Архангельской семинарии отец Иоанн быстро прошел в дальний уголок семинарского сада и остановился перед высоким, ничем не примечательным деревом.
— Вот мой сверстник, — сказал он сопровождающим. — Здесь было мое любимое место в саду. Под этим деревцем я чаще всего проводил свой досуг и читал книги. И, конечно, молился…
Сергей Васильевич успел сделать карандашный набросок, как отец Иоанн гладит рукой ствол дерева, свидетеля его детских молитв — этот рисунок получился особенно удачным.
На память о путешествии Иоанн Кронштадтский тоже подарил художнику свой большой фотографический портрет с дарственной надписью: «Любезному, дорогом моему, незабвенному спутнику в Суру и обратно, Сергею Вас. Животовскому, на память. Протоиерей Иоанн Сергиев. 25 июня 1903 год».
В единственной автобиографии отца Иоанна, напечатанной в журнале «Север» за 1888 год, говорится: «Я сын причетника села Сурского, Пинежского уезда, Архангельской губернии. Дома, на шестом году, отец купил мне букварь, и мать стала преподавать азбуку. Тяжело давалась грамота. На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище…»
Сура – в XIX веке так называлась группа из шестнадцати сел и деревень Архангельской губернии, разбросанных по берегам Пинеги и ее притоку, речке Суре, примерно в пятистах верстах от Белого моря. На протяжении трех веков предки Иоанна Кронштадтского по отцовской линии в здешних краях были священниками, дьяконами, чтецами в церкви.
Отец Иоанна Кронштадтского тоже служил дьяконом в Никольской церкви в Суре, настолько бедной, что в ней даже церковные сосуды были из олова.
19 октября 1829 года, в день, когда Церковь празднует память святого болгарского отшельника Иоанна Рыльского, в семье сельского дьячка Ильи Михайловича Сергиева и его супруги Феодоры Власьевны родился первенец, по святцам названный Иоаннам, а по-домашнему — Иван.
В 1839 году родители определили Ивана своекоштным (то есть на собственном содержании) воспитанником в Архангельское приходское училище, тратя на его учебу последние гроши. К тому времени в семье подрастали еще две дочери: пятилетняя Аня и только что родившаяся Даша. С мальчиками супругам Сергиевым не везло: Никита и Василий не дожили и до года.
Иван сильно расстраивался, что не может оправдать отцовских надежд и хотя бы выучиться как следует читать.
«Среди сверстников по классу я не находил, да и не искал себе поддержки или помощи; все они были способнее меня, и я был последним учеником. На меня напала тоска, — рассказывает Иоанн Кронштадтский в своей автобиографии, — Вот тут-то и обратился я за помощью к Вседержителю, и во мне произошла перемена. В короткое время я продвинулся вперед настолько, что уже перестал быть последним учеником».
С ним произошло такое же чудо, как пять столетий назад с отроком Варфоломеем, ставшим великим святым преподобным Сергием Радонежским.
«И открыл мне Господь разум: я озарился светом Божиим – грамота стала мне ясна», — вспомнит о нем в день своего семидесятилетия отец Иоанн в праздничной проповеди («Слово в день преподобного отца нашего Иоанна Рыльского, 19 октября 1899 года»).
В 1851 году Иван Сергиев в числе лучших учеников Архангельской духовной семинарии был направлен за казенный счет на учебу в Санкт-Петербургскую духовную академию. В том же году внезапно умер его отец, в возрасте всего сорока восьми лет. Чтобы помогать матери и сестрам, Иван на время учебы работать писарем в канцелярии академии за девять рублей ежемесячного жалования, и весь свой заработок отправлял в Суру.
Как и многие его однокурсники, Иван Сергиев мечтал после окончания духовной семинарии стать христианским миссионерам где-нибудь в далекой Америке, Китае или в Сибири. Несколько раз он видел один и тот же загадочный сон: огромный храм, и он в нем – священник, проводит богослужение. Вот только как узнать, в какой части света находится этот храм, на который ему указывал Сам Господь?
Как выяснилось — недалеко от Петербурга, на острове Котлине в Финском заливе. Впервые оказавшись в Кронштадте и увидев собор во имя святого апостола Андрея Первозванного, Иван Сергиев узнал храм из своих снов.
Пророчество тем более стало сбываться после знакомства с настоятелем храма, протоиереем Константином Несвицким, который по старости собирался выходить на пенсию. В храме освобождалось место священника, и настоятель надеялся принять на него того, кто возьмет замуж его дочь. Иван Сергиев и Елизавета Несвицкая познакомились, а вскоре и обвенчались.
10 декабря 1855 года в кафедральном соборе Петра и Павла в Санкт-Петербурге Иоанн Сергиев был рукоположен в иерея, после чего он получил назначение в штат кронштадтского Андреевского собора третьим священником.
Оказалось, для миссионерских подвигов вовсе не обязательно ехать в дальние края: жители Кронштадта знали о Христе не больше, чем туземцы в Африке или в Южной Америке, да и нравы здесь царили почти что дикарские.
«Город этот военный – здесь на каждом шагу встречаешь военных, матросов, мастеровых из гавани и проч. Матросы, большую часть времени проводящие в море на своих судах, попав на берег, стараются использовать свое свободное время во всю ширь, получить как можно больше удовольствий. Поэтому здесь всегда можно было встретить на улице пьяных и слышать о многих безобразиях, — вспомнил отец Иоанн о первых годах своего служения в Кронштадте в беседе с сарапульскими священниками (она состоялась в городе Сарапуле 21 июля 1904 года). — С первых же дней своего служения мое сердце стало болеть при виде такой нехорошей и греховной жизни, и, естественно, явилось твердое намерение как-нибудь исправить этот пьяный, но хороший по своей душе народ».
Помимо пьяных матросов и женщин легкого в поведения, в Кронштадте немало были и других сомнительных личностей: в середине XIX века город на острове являлся местом административной ссылки из северной столицы бродяг, нищих и «мелкостатейных» преступников.
После службы в храме молодой иерей Иоанн Сергиев шел в бедные районы Кронштадта и делал то, что было в его силах: покупал на свои деньги лекарства и одежду, помогал детей бедняков определить в бесплатные школы, увещевал их отцов-пьяниц. Случалось, отец Иоанн отдавал нищему, которого встречал по дороге, свои сапоги, а сам возвращался домой босиком.
Вера в Бога у отца Иоанна Кронштадтского была неразрывна с верой в человека, с какой-то неизбывной надеждой на лучшее в человеке.
«Встань, поднимись. Ты еще не так плох, как о себе думаешь. Бог укрепит тебя, — помолимся вместе», — говорил отец Иоанн тому, кто и сам-то давно на себя махнул рукой. (Еп. Алексий «Истинный миссионер»).
И его вера, подвиг неустанного человеколюбия, меняли судьбы людей.
Иерей из Андреевского собора быстро стал в Кронштадте местной достопримечательностью: его знали все полицейские, судебные приставы, чиновники городской управы — он вечно за кого-нибудь хлопотал и ходил по городу в окружении целой толпы нищих.
Дошло до того, что по распоряжению церковного начальства жалование отца Иоанна стали отдавать его супруге, иначе он мог раздать нищим все до последней копейки. Впрочем, вскоре молодого священника пригласили преподавать Закон Божий в Кронштадтском городском училище, и преподавательском жалованием он уже распоряжался по своему усмотрению, то есть, без остатка раздавал.
Вскоре выяснилась и еще одна из ряда вон выходящая подробность из жизни кронштадтского иерея Иоанна Сергиева: он взял на себя подвиг девства и не имел с женой супружеских отношений.
«Счастливых людей, Лиза, и без нас довольно, — говорил отец Иоанн жене, — а мы с тобой посвятим себя на служение Богу».
Елизавета Константиновна не сразу смогла с этим смириться, она даже обращалась с жалобой к Петербургскому митрополиту Исидору (Никольскому), который не раз вызывал отца Иоанна к себе и по разным поводам строго отчитывал.
В 1867 году отец Иоанн в дневнике упоминает о своих слезах после резкого приема у митрополита, а позже напишет: «Ни разу за тридцать лет он меня не встретил по-отечески, добрым словом или взглядом, но всегда унизительно, со строгостью и суровостью». (1890 год)
Даже в церковном служении иерей Иоанн Сергиев в глазах церковного начальства и старших сослуживцев не был безупречен: слишком беспокоен и «неровен». Отец Иоанн призвал прихожан причащаться не раз в год Великим постом, как все обычно делали, а как можно чаще, желательно — каждое воскресенье. Молился он тоже «неровно» и как-то чересчур по-своему — одни слова во время богослужения шептал и говорил протяжно, другие вдруг выкрикивал или произносил скороговоркой. Создавалось впечатление, будто во время литургии он лично, один на один разговаривает с Богом, и кому-то из церковного начальства это казалось недопустимой дерзостью.
Со временем манера отца Иоанна вести богослужение изменилась в том смысле, что стала только еще более эмоциональной. Вот как описывает ее петербургский адвокат Анатолий Кони, не слишком благоволивший к кронштадтскому пастырю: «Когда стал читать Евангелие, то голос его принял резкий и повелительный тон, а священные слова стали повторяться с каким-то истерическим выкриком: «Аще брат твой спросит хлеба», восклицал он, «и дашь ему камень… камень дашь ему!… Камень! И спросит рыбы, и дашь ему змею…змею дашь ему!… Змею! Дашь ему камень и змею!» и т.д. Такое служение возбуждало не благоговение, а какое-то странное беспокойство, какое-то тревожное чувство, которое сообщалось от одних другим». (А.Ф. Кони «Очерки и воспоминания»).
Вокруг неугомонного отца Иоанна не было атмосферы благостного, расслабленного умиротворения — своим присутствием он будоражил совесть, мешал жить спокойно и беспечно.
«На первых порах, конечно, пришлось перенести мне много горя и неприятностей, но это не привело в упадок мой дух, а, напротив, еще сильнее укрепляло и закаляло для новой борьбы со злом», — сказал отец Иоанн Кронштадтский в «Автобиографической беседе с сарапульскими пастырями», и под этим нужно подразумевать и бесконечные проработки у церковного начальства, и домашние сцены ревности.
«На первых порах» — это примерно первые десять-двенадцать лет священнического служения в кронштадтском Андреевском соборе.
С первых дней после посвящения в иерея отец Иоанн вел дневник, и считал это делом настолько важным, что старался ни дня не пропустить без хотя бы краткой записи. Дневник был его способом богопознания и самопознания, камертоном, по которому он ежедневно следил за чистотой своих поступков и помыслов. Это была его каждодневная, откровенная исповедь перед Богом.
«Что мой дневник? — писал отец Иоанн в 1865 году (ему было 36 лет) — Не похвала моя. Он – история грехопадений моих!»
Из многолетних дневниковых записей и размышлений отца Иоанна Кронштадтского выросла его книга «Моя жизнь во Христе» — настоящая энциклопедия духовной жизни.
Личные дневники отца Иоанна Кронштадтского тоже теперь изданы и поражают той беспощадностью, в какой отец Иоанн относился к малейшим проявлениям в себе гордыни, лени, неискренности.
С каждым годом среди прихожан Андреевского собора у иерея Иоанна Сергиева появлялось все больше почитателей, и одна из них, пожилая благочестивая женщина Параскева Ивановна Ковригина, сыграла в его жизни особую роль. Она безоговорочно поверила в силу молитв отца Иоанна и первой начала его приглашать в дома своих кронштадтских и петербургских знакомых отслужить молебен и помолился о чьем-то исцелении.
В дневнике отца Иоанна Кронштадтского от 19 февраля 1967 года есть важная запись, когда он сам признал, что чудо исцеления произошло именно по его молитве: «Господи! Благодарю Тебя, яко по молитве моей, чрез возложение рук моих священнических исцелил еси отрока (Костылева)».
В беседе с сарапульскими пастырями отец Иоанн говорил, что никогда не предпринимал никаких усилий для того, чтобы стать известным — это произошло помимо его желания и воли.
Священника из Кронштадта стали все чаще приглашать в дома петербургской знати, случаи об исцелениях больных, которых доктора признали безнадежными, публиковали в петербургских газетах, отца Иоанна называли новым российским чудотворцем.
Сохранилось воспоминания очевидцев его чудес, из которых видно: главным и необходимым условием для свершения чуда были вера и искреннее обращение к Богу самого страждущего.
Всякий раз после исцеления безнадежно больного отец Иоанн говорил торжественно: «Слава Богу, никто как Бог»!
Священник Василий Шустин описал визит отца Иоанна к его отцу, заболевшего горловой чахоткой, которому, по приговору докторов, оставалось жить не больше десяти дней: «В это время как раз вернулся в Кронштадт из одной своей поездки отец Иоанн. Послали ему телеграмму. Дней через пять он приехал к нам. Прошел к отцу в спальню, взглянул на него и сразу воскликнул: «Что же вы мне не сообщили, что он так серьезно болен! Я бы привез Святые Дары и приобщил бы его». Мой отец умоляюще смотрел на батюшку и хрипел. Тогда батюшка углубился в себя, и, обращаясь к отцу, спрашивает: «Веришь ли ты, что я силою Божию могу помочь тебе?» Отец сделал знак головой. Тогда отец Иоанн велел открыть ему рот и трижды крестообразно дунул. Потом, размахнувшись, ударил по маленькому столику, на котором стояли разные полоскания и прижигания. «Брось все это, — резко сказал отце Иоанн, — больше ничего не нужно. Приезжай завтра ко мне в Кронштадт, и я тебя приобщу Святых Тайн. Слышишь, я буду ждать»…
На следующий день больного в морозную, ветряную погоду на санях повезли через море по льду из Ораниенбаума в Кронштадт — такой сильной была его вера в силу молитвы кронштадтского пастыря. По возвращении домой все раны в горле больного оказались затянуты, и делавший осмотр профессор Военно-медицинской академии по горловым болезням Симановский во всеуслышание заявил: «Это невиданно, это прямо чудо!» После этого отец священника Василия Шустина прожил еще двадцать пять лет.
«… Много чудес очевидных совершилось и ныне совершается. В этом я вижу указание Божие мне, особое послушание от Бога молиться за всех, просящих себе от Бога милости. Поэтому я никому не отказываю в своей молитве и для посещения болящих езжу по просьбам их по всей России», — спокойно говорил отец Иоанн о своей репутации великого чудотворца в автобиографической беседе с сарапульскими пастырями.
В глубине души он считал себя «немощным и грешным паче всех», как писал в дневнике, и воспринимал свой дар как указание от Бога помогать людям и с помощью чудес укреплять в них веру.
Вместе с известностью к отцу Иоанну стали приходить деньги, все больше денег. Обычно он не отказывался от платы в домах петербургской знати, не слишком интересуясь, лежит в конверте пять рублей или пятьсот — все равно все эти деньги шли на благотворительность. Священник из Кронштадта делал большие пожертвования на строительство храмов, в монастыри, школы, больницы, различные благотворительные общества, говоря: «У меня своих денег нет. Мне жертвуют, и я жертвую». За помощью к отцу Иоанну обращались погорельцы, бедные студенты, которым нечем было заплатить за учебу, разорившиеся купцы, на его домашний адрес приходили сотни, а потом и тысячи писем с различными просьбами.
Ведением переписки отца Иоанна и денежной отчетностью уже занимался целый штат секретарей, через них проходили огромные суммы денег — по разным подсчетам, от 150 тысяч до миллиона рублей в год. К слову сказать, некоторые личные помощники отца Иоанна на его популярности сколотили себе целые состояния, помогая устраивать личные встречи с чудотворцем.
Отец Иоанн теперь раздавал милостыню нищим в Кронштадте строго два раза в день: по десять копеек каждому утром на пропитание, и еще десять вечером — на оплату ночлега, чтобы не бродяжничали по городу. В некоторые дни количество просителей, которых прозвали «строем отца Иоанна» доходило, до тысячи человек. В назначенное время неимущие выстраивались длинными шеренгами перед домом отца Иоанна, и каждый «десятский» получал рубль для раздачи десяти товарищам. Но все равно эта помощь беднякам была каплей в море…
Через семнадцать лет своего священнического служения отец Иоанн решил построить в Кронштадте Дом трудолюбия, чтобы люди могли сами, честным трудом, зарабатывать себе на пропитание.
В 1872 году в газете «Кронштадтский вестник» было опубликовано воззвание отца Иоанна к пастве, где он призывал помочь ему построить в Кронштадте Дом трудолюбия. Был создан попечительский совет, в который вошли преданные почитатели кронштадтского пастыря — от богатейших фабрикантов до простых рабочих. Для покупки земельного участка и закладки здания потребовалось девять лет, еще больше года продолжалось строительство.
К сожалению, первый выстроенный в Кронштадте Дом Трудолюбия сгорел уже через год: в «веселом заведении» неподалеку вспыхнул пожар, перекинувшийся на соседние дома… Но всего через год на том же месте стараниями благотворителей было выстроено новое, прекрасно оборудованное четырехэтажное здание. Со временем Дом Трудолюбия превратился в целый рабочий городок, где в пеньковых, картузных и швейных мастерских трудилось до семи тысяч человек. Здесь были бесплатная начальная школа, приют для детей-сирот, богадельня для неимущих стариков, ночлежный дом на сто с лишним коек, содержавшиеся на «Иоанновские миллионы» в образцовом порядке. Для обителей ночлежки даже выписывались две ежедневные газеты.
Популярность отца Иоанна еще больше возросла в народе после того, как в октябре 1894 года он был спешно вызван из Кронштадта в Ливадию напутствовать умирающего императора Александра III.
В дневнике отец Иоанн оставил запись, как помазал императора перед смертью елеем от чтимой чудотворной иконы и старался облегчить его страдания: «… Государь Император выразил желание, чтобы я возложил мои руки на главу его, и я долго держал их. Государь находился в полном сознании, просил меня отдохнуть, но я сказал, что не чувствую усталости, и спросил его:
— Не тяжело ли Вашему Величеству, что держу долго руки мои на главе Вашей?
— Напротив, мне очень легко, когда вы их держите, — сказа он. Потом ему угодно было сказать: — Вас любит русский народ.
— Да, — отвечал я, — Ваш народ любит меня»…
В феврале 1895 года протоиерей Иоанн Сергиев был назначен настоятелем Кронштадтского Андреевского собора — до того он почти сорок служил в его штате одним из священников.
Все эти годы — от безвестности и репутации городского юродивого до всероссийской славы — образ жизни отца Иоанна оставался неизменным. Как всегда, он просыпался около четырех утра, после келейной молитвы ехал в Андреевский собор, где проводил богослужение, а примерно после полудня садился в карету и объезжал в карете по приглашениям дома жителей Кронштадта или ехал в Петербург. Летом в столицу через Финский залив можно было добраться на пароходе, зимой — по льду на лошадях.
«Лицо его было свежее, всегда с ярким румянцем, происходившем оттого, что отец Иоанн Ежедневно, зиму и лето, во всякую погоду переезжал через море в Петербург и обратно», — вспоминает священник И.К. Сурский, близко знавший кронштадтского пастыря
Спал отец Иоанн мало, примерно 3-4 часа, питался скромно, хотя, как он сам говорил о себе, «никогда не показывал себя ни постником, ни подвижником».
Знаменитый профессор нейрохирургии Иван Алексеевич Сикорский писал об Иоанне Кронштадтском: «Несмотря на свои шестьдесят три года, он выглядит человеком, имевшим не более сорока пяти лет: он постоянно бодр, свеж, неутомим. Недостаточный сон и крайнее напряжение сил, которое требует его сложная мисси, не только не оказывают вредного воздействия на его здоровье, но, по-видимому, только укрепляют и закаляют его на новые подвиги».
Во время Великого поста отец Иоанн отменял все свои поездки в Петербург и по вечерам принимал исповедь в Андреевском соборе. Иногда исповедь с длилась с двух часов дня до двух ночи с небольшими перерывами, и все равно просто физически было невозможно принять всех желающих — люди ехали исповедоваться в Кронштадт к отцу Иоанна со всей России. С какого-то на правах настоятеля отец Иоанн ввел у себя в храме общую исповедь — новое и исключительное явление в русской церковной жизни.
«После полного окончания Литургии батюшка обратился к народу со словом, главное содержание которого — призывание всех к покаянию. Говорил он около часа времени, и речь его дышала искренностью и, как таковая, производила глубокое впечатление на народ. Окончив проповедь, он властным голосом сказал:
— Кайтесь все во всех грехах своих без утайки.
Сам же, воздев руки, поднял глаза к небу и начал молится Господу Небесному о ниспослании прощения грехов грешному народу.
Трудно описать волнение, охватившее присутствовавших…
Поднялся общий вопль, все более и более усиливающийся. Все начали громко называть свои грехи, ибо каждый был занят сами собою и не слушал других. Батюшка окончил свою молитву, но плач и крик не прекращались. Он смотрел пристально то направо, то налево, смотрел на отдаленных, обращался к кому-то со словами «Кайся!», «Смотри, не делай больше так!» От этих его действий народ еще больше плакал… » (Поездка в Кронштадт. Из воспоминаний И. Княгницкого).
Имя отца Иоанн не сходило с газетных страниц, его враги и тайные недоброжелатели ( а их тоже было очень много) словно соревновались друг перед другом в злословии и клевете.
«… Смущали их и карета, в которой ездил отец Иоанн, и собственный его пароход, и шелковые рясы, и бриллиантовые кресты, которые он носил. О близорукие люди! Они не знали, что для самого отца Иоанна шелк имел такое же значение, как и рогожа; что бриллианты для него были не дороже песка, который мы попираем ногами, что все подобные знаки почитания и любви он принимал не для себя, а ради любивших его, дабы не оскорбить их добрые чувства к нему и расположение к тому святому делу, которому служил он всю жизнь свою», — с горечью писал об этом митрополит Антоний (Храповицкий)
Особенно много неприятностей отцу Иоанна доставляли его особо рьяные почитатели, которых пресса окрестила «иоаннитами». В своем преклонении они зашли так далеко, что во всеуслышание называли отца Иоанна новым воплощением Иисуса Христа, Господа Саваофа или пророка Илии.
К началу XX века из иоаннитов образовалась особая секта (у них была даже своя «Богоматерь», в миру — Порфирия Киселева), которая не подчинялась ни церковным властям, ни самому Иоанну Кронштадтскому.
Называя себя «апостолами батюшки Иоанна», иоанниты разъезжали по российской глубинке, последними словами клеймили Церковь и духовенство и превозносили отца Иоанна Кронштадтского как «единственного» в России правильного. Они призывали неграмотный народ в деревнях бросать работу, продавать дома и всем ехать спасаться в Кронштадт — этот «второй Иерусалим».
По просьбе Священного Синода отец Иоанн несколько раз самолично ездил разбираться с нелепыми баснями, делал публичные заявления, что он не имеет никакого отношения к «невежественным и неосмысленным» людям, но ересь иоаннитов была на редкость живучей.
К сектантам примкнули многочисленные мошенники, которые «причащали» в глубинке доверчивый народ святой водой из Андреевского собора – «всего по рублику», торговали песком, по которому якобы ходил отец Иоанн и под видом пожертвований для батюшки вымогали у крестьян деньги. В Кронштадте появились приюты и частные работные дома, якобы филиалы Дома Трудолюбия, где эксплуатировался детский труд. Громкие скандальные истории выходили на поверхность — и снова в них звучало имя кронштадтского пастыря, раздражая церковные власти и вызывая насмешки либеральной общественности.
Конечно, больше всех от иоаннитов (и в особенности, от иоанниток) настрадался сам отец Иоанн — обезумевшие женщины даже кусали его в храме во время причастия, чтобы «причаститься святой кровью».
Сильно возмутил отца Иоанна получивший широкое распространение в народе акафист, сочиненный неким крестьянином Иваном Пономаревым, в котором кронштадтский пастырь воспевался как «Бог во плоти», «Судия всему миру», «Триединый Господь». Отец Иоанн ответил сочинителю публично, опубликовав в 1903 году в газете «Костромские ведомости» открытое письмо: «Чего, чего ты не нагромоздил, каких неподражаемых богохульств? Никакому здравомыслящему человеку читать невозможно бесчисленных несуразностей в твоем книгомарательстве…»
К началу XX века популярность отца Иоанна в России достигла невероятных масштабов: народ почитал его как нового Николая Чудотворца, и, может быть, даже еще больше, ведь чудеса происходили у всех на глазах. В каждом городе на ярмарках продавались большие фотографии отца Иоанна с надписью «Дорогой батюшка», платки, кружки и другие сувениры с его изображением, открытки с видами Кронштадта и Андреевского собора, книги с рассказами о чудесах кронштадтского пастыря. Чехов писал после поездки на Сахалин: «В какой бы дом я ни заходил, я везде видел на стене портрет отца Иоанна Кронштадтского».
Художник Животовский, кстати, тоже издал свою книгу «На Север с Иоанном Кронштадтским», составленную из очерков и иллюстраций из поездки летом 1903 года. Сергей Васильевич вложил в издание книги весь свой капитал, но по неопытности в коммерческих делах наделал долгов. Узнав об этом, отец Иоанн Кронштадтский помог ему расплатиться по векселям и выкупил часть тиража.
Как рассказывает епископ Серафим (Чичагов), однажды кронштадтского пастыря вызвал в Петербург обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев, обеспокоенный его немыслимой популярностью и спросил:
— Ну вот, вы там молитесь, больных принимаете, говорят, чудеса творите; многие так начинали, как вы, а вот чем вы-то кончите?
— Не извольте беспокоиться, — просто ответил ему отец Иоанна, — потрудитесь дождаться конца.
За несколько лет до кончины на отца Иоана было совершено покушение, о котором он не велел никому говорить, опасаясь погромов и беспорядков.
В тот день, как обычно его после службы повезли к больному. «На заклание меня везете», — несколько раз повторил по дороге отец Иоанн своим спутницам, но они не придали значения его словам.
Когда вошли в квартиру, хозяева пропустили первым в комнату отца Иоанна и быстро заперли дверь на ключ, оттеснив сопровождающих. Женщины заподозрили не ладное, побежали вниз за кучером. К счастью, кучер оказался человеком богатырской силы: он вышиб дверь плечом и увидел, как какие-то изуверы пытаются задушить отца Иоанна подушками. Кучер разбросал убийц и на руках отнес почти бездыханного священника в карету.
«Однажды я приехал к нему, а он был очень болен. Матушка, жена его, говорит, что завезли его в какую-то трущобу и там жестоко избили, — вспоминает об этом священник Василий Шустин. — Матушка вообще мало нам рассказывала про жизнь отца Иоанна. Назвала она его «брат Иоанн», так как и в действительности он никогда не был ее мужем. Она хотела даже разводиться с ним и подавала на него в суд. Но он был непреклонен, и она смирилась. Теперь она тоже состарилась, у нее болели ноги, она не могла самостоятельно передвигаться, но о себе не заботилась, а только о «брате Иоанне».
После покушения отец Иоанн долго болел и так до конца не поправился. Но больше всего его мучило другое: обладая даром прозорливости, он, как никто другой, понимал, какие страшные беды принесет начавшаяся в России революционная смута.
Священник И.К. Сурский вспоминает одну из таких пророческих проповедей отца Иоанна во время службы в подворье Леушинского монастыря:
« — Кайтесь, кайтесь, приближается ужасное время, столь ужасное, что вы и представить себе не можете!
Он не говорил, а кричал, поднимая руки кверху. Впечатление было потрясающее, ужас овладевал присутствующими, в храме раздавались вопли и рыдания. Мы с женой недоумевали, что же это будет: война, землетрясение, наводнение? Однако по силе слов пророка мы понимали, что будет много ужаснее… Игуменья же Таисия, восьмидесятилетняя старица, спросила отца Иоанна:
— Когда же, батюшка, это время будет?
— Мы с тобой, матушка, не доживем, а вот они, — он указал на монахинь, — доживут.
Теперь же все, конечно, понимают, про какое время говорил отец Иоанн».
В дневниковых записях Иоанна Кронштадтского за май-ноябрь 1908 года («Посмертный дневник») много размышлений и молитв о будущем России: «Господи, Владыко царств и народов! Разгони вскоре изменническую Думу Государственную… избери угодных Тебе людей. Господи, вразуми студентов, вразуми власти, дай им правду Твою и силу Твою, державу Твою»…
Иоанниты распространяли по России слухи, что отец Иоанн Кронштадтский — бессмертный, а сам он все чаще говорил близким: «Я должен буду скоро оставить эту землю».
С начала 1905 года отец Иоанн почти все время болел, но несмотря на постоянные боли и слабость, все также ежедневно служил в Андреевском соборе – он больше пятидесяти лет прослужил в одном и том же в месте, куда получил назначение при посвящении в иереи.
Летом 1908 года отец Иоанн попросил докторов откровенно высказаться о состоянии его здоровья, и по результатам осмотра ему было рекомендовано отказаться от совершения богослужений и как можно больше времени проводить на свежем деревенском воздухе.
«..От богослужений, от постов и молитв за болящих никогда не откажусь, покуда болезнь окончательно не прикует меня к постели, — сказал отец Иоанн, выслушав докторов. — Только один из ваших советов я исполню: поеду, как и каждый год, в Архангельскую губернию». (Бертенсон В.Б. За 30 лет (листки из воспоминаний). СПб, 1914 )
Но летом 1908 года отец Иоанн так и не доехал до Суры, а сделал «малый круг» по Волге, посетив Леушинский Иоанно-Предтеченский монастырь (в деревне Леушино Новгородской губернии) и Вауловский Успенский скит Свято-Иоанновского женского монастыря в Ярославской губернии.
«Он был уже очень слаб, почти ничего не мог кушать, мало разговаривал… но служил ежедневно в соборном храме», — вспоминает настоятельница Леушинкой обители матушка Таисия (Солопова), духовная дочь и многолетний друг отца Иоанна.
10 декабря отец Иоанн отслужил свою последнюю в жизни литургию в Андреевском соборе, причем заключил ее «довольно пространным словом, хотя и… был настолько слаб, что его вынесли из собора на руках». (Орнатский И. Житие и труды приснопамятного протоиерея праведника о. Иоанна Кронштадтского. М. 1916).
Отец Иоанн Кронштадтский скончался утром 20 декабря 1908 года в Кронштадте на 80-м году жизни и был похоронен в Петербурге, в основанном им Иоанно-Богословском монастыре. Его похороны не поддаются описанию — рыдала вся Россия.
После смерти отца Иоанна Кронштадтского многие стали говорить о том, что одно из главных его чудес — он сам, пытались разгадать загадку появления святого такого масштаба в России как раз накануне революции.
Писатель Борис Константинович Зайцев «глазами ребенка» дает ключ к разгадке этой тайны, вспоминая о посещении в 1895 году отцом Иоанном Кронштадским Калужской гимназию (писатель тогда был гимназистом): «Помню его подвижное, нервное лицо народного типа с голубыми, очень живыми и напряженными глазами. Разлетающиеся, не тяжелые с проседью волосы. Ощущение острого, сухого огня. И малой весомости. Будто электрическая сила несла его. Руки всегда в движении, он ими много жестикулировал… В памяти моей теперь представляется, что он как бы пролетел по шеренгам и унесся к новым людям, новым благословениям… Так огромный электромагнит заставляет метаться и прыгать стрелки маленьких магнитиков».
Заряд веры… В святом Иоанне Кронштадтском он был такой силы, что хватило не только на его современников, но и на несколько последующих поколений, которым предстояли времена гонений.
Автор: Ольга Клюкина